Художественное наследие русского классицизма велико и многообразно. Его становление, наличие общих характерных черт прослеживается в театре, архитектуре, музыке, живописи, декоративно-прикладном искусстве, паркостроении. В многообразии рукотворных жанров существует один, к созданию произведений которого не прикасалась рука человека. Все мастерство и поэтическая изощренность человеческого творчества заключались в том только, чтобы не пройти мимо, заметить его. Этот жанр, автором которого является природа, и составляет искусство ландшафтных видов.

Проза А. С. Пушкина, лаконичная, даже аскетичная в средствах, почти лишена лирических описаний природы. Зато поэтические строки наполнены яркими и образными картинами живой природы.

В музее М. Ю. Лермонтова в Москве (Малая Молчановка, 2) можно увидеть пейзажные полотна, принадлежащие кисти поэта, которые свидетельствуют о художественном даровании автора. Литературные пейзажи поэта не менее талантливы и живописны. В них присутствует цвет, полная и яркая колористическая гамма даже в тех случаях, когда конкретное упоминание цветов ограничено. Этим он отличается от многих современников, ибо наличие цветовых характеристик в описании — еще не живопись, в некоторых литературных описаниях есть цвет, но нет представления о цветовом образе, нет живописности.

М. А. Дмитриев, племянник известного поэта И. И. Дмитриева, считал, и, наверно, не без оснований, что бескорыстное любование картинами природы доступно только просвещенной душе. О деревенской жизни в старину в захолустье нельзя судить по-нынешнему. Для нас она была бы тошнее нынешней; но они привыкли: это была их натура. Мы любим общество образованное, которое и ныне там не находишь; мы любим картины природы: тогда о них не имели понятия Мудрено, что Сумароков и его последователи описывали в своих эклогах выдуманные нравы и выдуманную природу, и то, и другое не наши? — Нравы были совсем не поэтические и не изящные; а природы вовсе не было! — Как не было? — Не было, потому что природа существует только для того, кто умеет ее видеть, а умеет душа просвещенная! — Природа была для тогдашнего помещика то же, что она теперь для мужика и купца. — А как они смотрят на природу? — Мужик видит в великолепном лесе — бревна и дрова; в бархатных лугах, эмальи-рованных цветами,—сенокос; в прохладной тени развесистого дерева — что хорошо бы тут положить под голову полушубок и соснуть, да комары мешают. — А купец видит в лесу, шумящем столетними вершинами, — барошные доски или самовар и круглый пирог с жирной начинкой, необходимые принадлежности его загородного наслаждения; в сребристом источнике, гармонически журчащем по златовидному песку, — что хорошо бы его запрудить плотиной, набросавши побольше хворосту да навозу, да поставить мельницу и получить бы пользу. — После этого есть ли для них природа? Потому-то и Сумароков населял свои эклоги сомнительными существами пастушков и пастушек, что нечего было взять из сельской существенности; потому-то и для наших старинных помещиков — природы совсем не было (12,150).

Видение пейзажа — особый талант, дарованный с рождением и развитый воспитанием. Для полноценного восприятия его нужен определенный эстетический уровень, подготовленность к общению с природой. Особо одаренные натуры отдаются этому общению со всей полнотой страсти, на которую способны.

Пешие прогулки позволяют уйти далеко от дома.

Русская природа балует не на каждом шагу. Едва только ушел назад город, как уже пошли писать по нашему обычаю чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подобный вздор (8,19). Природа — не музей, где собраны лучшие произведения искусства, отобранные веками. Нерукотворный ландшафт, не облагороженный человеческой рукой, художественно разнороден, природа формирует самые разнообразные виды, в том числе и неприглядные по своему эстетическому содержанию. Быть может, именно эта контрастность и дает нам немногие особо остро ощущаемые минуты наслаждения созерцанием выдающихся ландшафтов — на фоне посредственных. Плоский северный пейзаж, лишенный рельефа, равнина, покрытая хвойным лесом и болотами (21, 40), — таков вид Пошехонья, описанный Салтыковым-Щедриным. Убогая, почти непригодная для земледелия земля, отвоеванная у леса и болот, скупо родившая скудный хлеб. Не всякая помещичья семья здесь питалась сытно и привольно. Видимо, поэтому не о красоте, не о комфорте и даже не о просторе тогда думали, а о том, чтобы иметь теплый угол и в нем достаточную степень сытости (21, 42).

Виды — это не только зеленые массивы, не только застывшие картины березовых или оранжевых сосновых рощ. Это еще запахи резеды, поздней сирени и ранней черемухи, зацветающих лип, запахи июльских суходольных сенокосов, озона первых майских гроз, мартовских талых снегов и необузданных апрельских речных разливов, первых подснежников и прошлогодней прелой листвы, выглядывающей из-под потемневших, уплотнившихся в плоский предсмертный блин снегов, тоже насыщенный предчувствием близкого тепла и спокойного, но мощного и непреодолимого импульса грядущего лета.

Красивый вид — достояние всеобщее. Пейзаж создан природой и дан для наслаждения всякому, кто наделен от рождения чувством прекрасного. Прелесть видовых картин — в их перманентной изменчивости, в неизбежном и фатальном движении во времени, от весеннего пробуждения до ноябрьских заморозков и промозглых заунывных ветров, монотонно воющих в печи и свистящих в оконных щелях. Наиболее динамичны весна и осень. Лето и зима более статичны, а поэтому и менее интересны, однако и они тоже меняются, и от пристального взгляда внимательного наблюдателя не укроется ни разжижение тополиных крон во второй половине августа, ни оскудение запахов, ни обесцвечивание трав, ни рыжевато-пунцовый налет на зелени. Или окрашивание февральских теней в звонкий лиловый цвет, черная и четко графичная паутина ветвей в оголенных кронах, лунки в снегу вокруг потемневших стволов, запах прелых листьев минувшей осени на первых проталинах южных склонов в партере старого английского парка.

Пейзаж меняется изо дня в день: вчера сыпал мелкий дождь, шуршал, путаясь в кронах старых лип, видимых из окон гостиной; день вчерашний родился серым и медленно угас, такой же серый и бесцветный, как утром; сегодня ветрено, солнце изредка показывается из-за быстро бегущих многослойных туч, молодые березы гибко стелются по ветру, а по ржаному полю катится неистовый прибой. Завтрашний день обещает быть погожим, ландшафт будет меняться каждые полчаса: изумрудное утро сменится голубым и охристым полднем; утренние заботы сменятся послеобеденным отдыхом, а позже — чай на балконе, алеющая в вечерних предзакатных лучах сосновая роща вдали, облака пыли на сельской дороге, звон бубенцов и выстрелы бича вместе с возвращением домой деревенского стада

Но только ли это? Человек, впитавший с детства дорогие сердцу картины, не променяет все красоты итальянского побережья или экзотической природы субтропиков на скромный пейзаж Нечерноземья.

Все как будто верно, однако объяснения оставляют осадок неудовлетворенности. Где же все-таки тот магнит, который так крепко притягивает нас к родной земле, неизменно приковывает взор даже к незнакомому и все же родному и близкому ландшафту, что питает нашу бесконечную, бескорыстную и бессознательную тягу? То ли дело, как уйду в липовую аллею, как сяду на лавочке в конце ее и смотрю вдаль — тогда мне хорошо... не то чтоб весело, скорее грустно (6, 120). А может быть, на этот вопрос бессмысленно искать исчерпывающего ответа, хотя на пути познания самого себя человек вечно будет стремиться к этому.

В отличие от рукотворной красоты, природа несет в себе высший этический идеал — демократичность: она доступна всем, она бескорыстно открывается каждому, чья душа готова принять, понять ее и слиться с ней.

К счастью, не все деревни — "избушек ряд убогий". Хорошо живут крестьяне Коробочки. В деревне, принадлежащей Собакевичу, — крепкие, добротно срубленные избы. Зажиточно и сытно существование крестьян Костанжогло. На Руси было немало богатых и крепких сел, где крестьяне жили безбедно. Их благополучие во многом зависело от помещика.

Однако, каким хозяйство ни было бы образцовым, деревня, попадающая в ближний план ландшафтного вида, со скрипом несмазанных ворот и таких же несмазанных колес, мычанием коров, с курами и утками в придорожной пыли, с перебранкой крестьянок в полинялых ситцевых платьях (20, т. 1, 22) и с мужиками на завалинках — все это может вызвать скорее живой интерес, любопытство, чем радость эстетического созерцания.

Город

Когда пытаешься представить себе вид уездного города 19 века, перед мысленным взором невольно возникает карикатурная картина: неказистая площадь с непременным гостиным двором и присутственными местами, накренившийся забор, огромная лужа. В этом видится преувеличение, хотя благоустройство русских городов действительно оставляло желать лучшего. Даже многие улицы обеих столиц служили предметом едких и горьких насмешек публицистов. А в уездном городе — хорошо, если одна, главная улица, замощена, и хорошо, если мостовая каменная, а не бревенчатая, вызывающая проклятия пассажиров безрессорных карет, прикусывающих языки и благословляющих сельские дороги, вязкие в распутицу и пильные в ведро, но гладкие и нетряские.

Забытый Богом уездный город мало чем отличался от деревни — те же бревенчатые дома, утки и куры на улицах, коровы на пригородных пастбищах, собаки, лающие от скуки. Более того, большие села могли превосходить по площади и благоустройству некоторые города.

Большие губернские города привлекают большее внимание начальства, они и благоустроены лучше, и архитектура их разнообразней и живописней, а, следовательно, из каждого дома открывается более привлекательный городской пейзаж. Дома малоэтажные в массе своей, поэтому живописность вида зависит скорее от рельефа, чем от высотности застройки.

В воспоминаниях современников можно встретить множество описаний больших городов, поражающих путника красотой зрелища. Симбирск с своими церквами и каменным губернаторским домом, на высокой горе, покрытый сплошными плодовитыми садами, представлял великолепный вид (1, 258). У провинциальных городов современниками отмечено одно общее качество, которое всех их роднит. Эти города спят. Они спят поутру, спят пополудни, спят вечером, а после всего укладываются на ночь почивать — очень рано. Сонная одурь одолевает обывателя, неодолимая зевота вывертывает челюсти; жужжат мухи, звенят в сырых низинах комары, куры роются в навозе. Город как будто вымер — на улицах пусто, и только мусор на тротуарах и мостовых напоминает о том, что люди все-таки здесь бывают. Улицы не метутся: зимой нечистоты послойно засыпаются снегом, а летом начальство ничего не предпринимает в ожидании дождя, стремительно обновляющего летнего ливня, который омоет листву, напоит посевы, заполнит ненадолго мутной водой колеи в грунтовом суглинке немощеных улиц, смоет грязь с деревянных мостовых и тротуаров и унесет ее по тальвегам в балки и овраги.

К Петербургу отношение двойственное. С одной стороны, северная Пальмира, город на воде, закованный в гранит, ажурные мосты и кружевные парапеты каналов; что ни дом — произведение искусства; львы и грифоны на воротах и крыльцах с трогательными и печальными выражениями на мордах, золоченые фонари. С другой стороны, официальный холодный Петербург. Без особой нужды туда не отправишься — должность испросить или о наследстве похлопотать. Охотно едет только молодежь в поисках признания, денег, успехов, и кое-кто, единицы, действительно преуспевают. Куда забросило русскую столицу, — иронизировал Н. В. Гоголь, — на край света! Странный народ русский: была столица в Киеве — здесь слишком тепло, мало холода; переехала столица в Москву — нет, и тут мало холода: подавай Бог Петербург! Выкинет шутку русская столица, если присоединится к ледяному полюсу (7, 30). Но холодна русская столица не только тем, что забралась в чухонскую сторону. Холодны и неприступны мрачные громады домов, сух и неприветлив бюрократический Петербург.

Провинциал его не любит: все куда-то торопятся, а зазеваешься — или пролетка налетит, или бумажник вытащат. Полицейскому тоже ни до кого нет дела, он только и делает, что глядит, как бы не прозевать генерала. Тяжелы первые впечатления провинциала в Петербурге. Ему дико, грустно... На него наводят тоску эти однообразные каменные громады, которые, как колоссальные гробницы, сплошной массою тянутся одна за другою. Вот кончится улица, сейчас будет приволье глазам, — думал он, — или гора, или зелень, или развалившийся забор — нет, опять начинается эта однообразная каменная громада одинаковых домов, с четырьмя рядами окон (11,43).

Петербург выстроен на болотистой местности, естественный ландшафт здесь скучен и однообразен. Тем не менее градостроительный ландшафт прекрасен. Виды центральной части города формировались изначально из дворцов, построенных лучшими российскими и зарубежными архитекторами. Правда, шестиэтажные доходные дома уже в первой половине 19 века начинают активно наступать на столицу, постепенно перерождаясь в дома-колодцы, и по сегодняшний день дающие приют многим петербуржцам. Небо можно увидеть, только задрав голову, а солнца в окнах не бывает никогда. Часто в окно можно увидеть лишь брандмауэрную стену на расстоянии вытянутой руки. Комната была шага в три; из них два казались бедной немке совершенной роскошью, и она отдавала их внаем, вместе с окном, от которого на пол-аршина возвышалась боковая некрашеная кирпичная стена другого дома (6, 153). Комната превеселенъкая, окнами немного в стену приходится, да ведь ты не станешь все у окна сидеть; если дома, так и займешься чем-нибудь, а в окно зевать некогда (11, 41).

Москва начинается не с Кремля, а с неприглядных и неказистых пригородов. Если путешественник едет из Петербурга, то Москва по Петербургскому тракту начинается со Всесвятского. Здесь Радищев, приветствуя Москву, прощается с читателем. Москва начинается с окрестных сел, которые старше самой столицы, с огородов, с того особого щемящего ностальгического ощущения всякого, кто приближается к городу, даже тех, кто приближается к нему впервые. Но главное, что дает о себе знать, задолго до появления в перспективе граничных застав, — это запах органических и пищевых отбросов, которые вывозились за пределы городского вала и там где попало сбрасывались.

Наконец и вожделенная застава с серыми постройками по сторонам и непременным полосатым шлагбаумом. А дальше начинается город с многотысячным населением, наполненный контрастами, преисполненный барского достоинства от сознания важности своей исторической миссии, хлебосольного города торговцев и невест.

В описании Москвы современниками основной знак препинания — восклицательный. Какое разнообразие! Сколько движения, жизни, умственной, торговой, промышленной Какое богатство видов! Сколько следов священной старины и в зданиях, и в обычаях, и в самом языке (13, 84-85).

Москва выгодно отличается от многих других городов рельефом. Было бы преувеличением отнести причину художественной живописности города исключительно за счет семи холмов, но можно с уверенностью утверждать, что рельеф все-таки сыграл решающую роль, снискав Москве восхищение иностранцев и самую преданную и искреннюю любовь соотечественников. Когда Москва возводила первые свои постройки на Кремлевском холме, огражденном деревянным частоколом, при слиянии двух рек, было не до красоты; рельеф имел оборонное значение. Далее город развивался естественным образом: вот уже тесно стало в кремлевских стенах, вот уже в черте города оказались посады, потом ремесленные и стрелецкие слободы, вот уже соседние холмы обросли строениями, распаханы под огороды, засажены садами. Белый город, потом Земляной, огражденный мощным земляным валом, — там, где теперь потоком машин шумит задымленное Садовое кольцо, — и, наконец, территория, огражденная Камер-Коллежским валом. Еще свежи в памяти москвичей воспоминания того времени, когда граница Москвы была отодвинута от кольцевой железной дороги и жители подмосковных сел автоматически стали москвичами. Уже в 19 веке было бессмысленно говорить о виде на весь город. Тогда у Москвы появилось несколько обзорных видов из наиболее эффектных точек, а все остальное, та самая застройка, крохи которой мы сегодня выявляем и собираем по крупицам, пытаясь сохранить от посягательств градостроителей, была рядовым обыденным стереотипным зрелищем.

В Москве было несколько видовых точек, доступных всем. Точки эти рекомендовались многочисленными путеводителями для обязательного посещения при знакомстве с Москвой. Одно из самых замечательных мест, откуда открывается неповторимое по красоте зрелище —Воробьевы горы. Сюда следовало приходить только в теплую сухую погоду, лучше всего после двух часов пополудни. В "Былом и думах" часто упоминаются Воробьевы горы, любимое место встреч юных А. Герцена и Н. Огарева. Мы ушли вперед и, далеко опередивши, взбежали на место закладки Витбергова храма на Воробьевых горах. Запыхавшись и раскрасневшись, стояли мы там, стирая пот. Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необозримое пространство под горой, свежий ветер подувал на нас... (4, 71).

Самая выгодная для обозрения площадка была в 19 веке на балконе трактира, стоявшего на крутом обрыве Воробьевых гор, процветающего заведения, ибо стоял он на бойком, доходном месте. Желающие приходили полюбоваться Москвой, проделав неближний по масштабам того времени путь. Им тут же предлагалось закусить, а если у посетителя не было желания раскошелиться на обед, к его услугам всегда были чай и молоко. Подъездная дорога вела через Замоскворечье. Дорога грунтовая, и в дождливую слякотную погоду передвигаться по ней не доставляло удовольствия. Куда приятнее было добираться до Воробьевых гор по Москве-реке на лодке или на паруснике. Это было дешевле, меньше пыли и грязи, и по пути можно было любоваться множеством городских и сельских видов.

Думаю, что совершенно не зря прощание Мастера и Маргариты с Москвой происходило на Воробьевых горах.

Не менее замечательное место — это Соборная площадь в Кремле, с которой можно видеть южную часть города— Замоскворечье. Лучшее время для обозрения — до 10 часов утра или после полудня. Вид отсюда и по сей день являет живописную панораму с каменной застройкой на переднем плане, с замечательными по силуэту и пропорциям разновременными храмами: Вознесения в Кадашах, Скорбящих Радости на Большой Ордынке, церкви на Якиманке и в Климентовском переулке. А вдали, почти у горизонта, монастыри — Донской, Даниловский, Новодевичий, когда-то грозные форпосты, сослужившие в свое время сторожевую службу на подступах к Москве. Вся панорама Москвы за рекой! Направо Каменный мост, на котором беспрестанно волнуются толпы проходящих; далее — Голицынская больница, прекрасное здание графини Орловой с тенистыми садами, и, наконец, Васильевский огромный замок, примыкающий к Воробьевым горам, которые величественно довершают его картину... Одним словом, здесь представляется взорам картина, достойная величайшей в мире столицы, построенной величайшим народом на прекраснейшем месте (3, 240).

Здесь же, на Соборной площади, если взобраться на колокольню Ивана Великого, откроется грандиозное и захватывающее зрелище с самой высокой смотровой площадки в Москве. За небольшую плату туда может проводить один из звонарей, толпящихся обычно внизу, у входа, в ожидании случайного заработка. Путь наверх не из легких, не каждый отважится одолеть лестницу в 288 ступеней, но результат вознаграждает все усилия. Кто никогда не был на вершине Ивана Великого, — писал М. Ю. Лермонтов, — кому никогда не случалось окинуть одним взглядом нашу древнюю столицу с конца в конец, кто ни разу не любовался этой величественной, почти необозреваемой панорамой, тот не имеет понятия о Москве... (15, 21).

Вид с колокольни Ивана Великого — зрелище впечатляющее, и каждый москвич стремится показать гостю этот неповторимый, феерически прекрасный вид наряду с другими, немилосердно таская с места на место оглушенного впечатлениями гостя, не замечая этого и в простоте душевной полагая, что спутнику его так же легко, просто и приятно смотреть, как ему показывать, и что гостем владеет, как и им, не ощущение утомляющей новизны, а те же чувства национальной гордости, самодержавного патриотизма, либо, в упрощенном варианте, наслаждения привычными, но всегда неизменно захватывающими видовыми аттракционами.

В Москве было еще несколько эффектных видовых площадок: колокольня Страстного монастыря, Сухарева башня, вид с которых мог соперничать с кремлевским. После окончания строительства храма Христа Спасителя появилась еще одна замечательная видовая площадка с панорамным обозрением центральной части города. Кроме того, вокруг Москвы имелось немало мест с одинаковым названием "Поклонная гора", небольшие высоты, откуда открывались виды на столицу.

В первой половине 19 века нередким было мнение, что лучше и красивее до сих пор города, которые сами строились, где каждый строился по своим надобностям и вкусам. А те, которые выстроились по шнурку, — казармы казармами... (8, 321).

Свободные от государевой службы дворяне приступают к приему и нанесению визитов. Дневные развлечения сменяются вечерними, вечерние — ночными, и вот уже последние повесы возвращаются навеселе из "Яра", от цыган, а в это время пробуждается торговый люд Замоскворечья. Там уже дымят самовары, гремят засовы отворяемых лавок и лабазов, разносчики-ярославцы громко и весело нахваливают свой товар, а дородные кухарки уже побывали на рынках и в лавках, истопили печь, напоили чаем бородатого хозяина, затянули корсет на раздобревшей талии хозяйки и теперь готовят зелень для обеденного жаркого.

Толпы на улицах — неотъемлемый элемент городского пейзажа. Толпы формируются в наиболее оживленных местах, у торговых дворов, у гостиных рядов, у балаганов — кто купить, кто продать, кто просто позевать. Толпы пестры, в различное время дня заметно преобладание определенных социальных групп.

Много на центральных улицах и транспорта, летом — пролетки, зимой — сани, собственный выезд москвичу среднего достатка не по карману, отчего возрастает потребность в извозчиках, оперативном и удобном транспорте, который и составляет большинство в уличной толчее на мостовых. Преисполненные достоинства ваньки и лихачи с диким свистом, гиканьем и криками "поберегись!", в лихо заломленных шапках молодецки восседают на козлах стремительно летящих пролеток, в которых сидят подгулявшие ремесленники, спускающие в один день недельный свой заработок.

Если немного отойти от центра, совсем немного, с высокого места откроются массивы свежей зелени с красными, зелеными, светло-серыми и желтыми строениями. Правда, чтобы увидеть зелень, не обязательно удаляться от центра: сады в Кремле, за северной стеной Кремля — Александровский сад. Тут же, напротив — парк дома Пашкова, палисадники и сады усадебных участков. Плотность застройки здесь много выше, чем на периферии. Представления тех, кто считал Москву большим европейским городом, так же наивны, как и тех, кто, видя бесконечный зеленый разлив московских садов, называл Москву "большой деревней". Этот удивительный город не принимал никаких стереотипных ярлыков, не втискивался в узкие рамки известных представлений и понятий, неимел живых и достойных аналогий. Город живописныхконтрастов, он гармонично вмещал в себе чудесное смешение зелени с домами, цветущих садов с высокими замками древних бояр; чудесная противоположность видов городских с сельскими видами (3, 239-240).

Отойдем еще немного, за Садовое кольцо, за Земляной вал. Здесь царит уютный мещанский дух, канарейка в окне, под звуки гитары надрывное "Я в пустыню удаляюсь от прекрасных здешних мест". Мостовую здесь красиво заменяет зеленый луг с торною дорогою посередине; нет никаких принадлежностей городской суетной жизни (13, 176-177). А еще дальше — огороды, сараи, крытые соломой, мужики и бабы, находящие средства для пропитания простым деревенским способом — землепашеством. И здесь в глаза бросаются контрасты: рядом с трехполкой, капустой и гречихой — красные кирпичные корпуса цехов, карьеры кирпичных заводов, огромные трубы, скрип маховиков и звон металла.

...и вид в окно сквозь сумрак лунный...

При выборе местоположения любого усадебного дома в задачу архитектора входило не только стремление красиво и эффектно поставить строение, но и забота о том, что будет видно из окон разных этажей и фасадов, с балконов, террас, бельведеров, крылец, парковых аллей, беседок, скамеек. Найденный, а затем "прирученный" пейзаж правомерно становился в ряд с прочими жанрами изобразительного искусства, а порой занимал главенствующее место: дом может быть слабой архитектуры, отличаться небогатыми интерьерами и предметами убранства, зато виды из окон могут затмевать остротой и силой впечатления все остальное.

Рукотворные урбанистические пейзажи создаются человеком и в основном рассчитаны на восприятие их с улицы так, что, когда строится дом, достоянием взгляда из его окон становится уже сложившийся сельский или градостроительный ландшафт. Мастерством зодчего виды эти могут особым образом включаться в ряд декоративных приемов убранства интерьера. Естественные виды не требовали ни капитальных затрат, ни средств на их поддержание, они были рождены природой и доставались владельцу в дар. В провинции из редкого дома нет прекрасного вида: пейзажи, вода и чистый воздух там дешевы и всем дающиеся блага (10, т. 3, с. 71).

Окно как функциональный архитектурный элемент поначалу было призвано элементарно осветить интерьер. Доска с небольшими круглыми отверстиями, затянутыми бычьим пузырем, была шагом вперед по отношению к волоковому окну, отворявшемуся по необходимости, — и двумя шагами вперед от дырки в потолке, худо-бедно пропускающей свет и неохотно выпускающей дым.

Тысячелетия эволюции строительной техники увеличили как размеры окон, так и площадь световых проемов по отношению к площади стены. В конце 18 века в барских домах сложились типы окон, характерные для русского классицизма. Для парадных комнат обычно принимались пропорции, при которых высота окна вдвое превышала ширину. Высота окон жилых комнат превышала ширину в полтора раза. Простенки были нешироки, лишь незначительно превышая ширину проемов, отчего интерьер освещался настолько, что в гостиной стало возможным читать и даже заниматься рукоделием, сидя на диване, поставленном в глубине комнаты.

В это время окно становится волшебным фонарем, демонстрирующим картины естественного пейзажа, выгодно отличаясь от пейзажей, развешанных по стенам, свежестью колорита, многообразием композиционных комбинаций, естественной глубиной перспективы. Вид в окно стал неизменным и непременным элементом художественного убранства интерьера, причем каждое окно в доме было рамой своей особенной картины (10, 52). Художественные ценности нашли эквивалент на шкале материальных ценностей: стоимость "меблирашек" и гостиничных номеров зависела не только от занимаемой площади и суммы удобств, но и от панорамы, открывающейся из окон, — своеобразная рента на вид.

Дом в ландшафте ставился с учетом множества проектных условий: геологических, геоморфологических, гидротехнических, коммуникационных, территориальных, хозяйственных. Помимо взаимной увязки всех технических условий, существовало еще два немаловажных аспекта, которые несли художественное содержание: виды на дом из окружающего ландшафта и виды из дома. Барский дом ставился таким образом, что он занимал господствующее положение в ландшафте. Благодаря этому из окон его открывались наиболее эффектные виды.

— Студент, неизлечимый студент! Ну как вы живете здесь месяцы и не знаете, что из окон видно. Ох, молодость!.. (6, 136).

Однообразие зимнего пейзажа, который в северных губерниях наблюдается из окон в течение полугода, не тяготит, не надоедает, он сегодня любим так же, как и вчера, и завтра будет так же ласкать взор, как и сегодня. ..Здесь, когда зимой шумела метелица и снег белыми клоками упадал на тусклое окно и собирался перед ним в высокий сугроб, она любила смотреть, завернутая в шубейку, на белые степи, серое небо и ветлы, обвешенные инеем и колеблемые взад и вперед (14, 318). Любой, самый прекрасный пейзаж мертв, если он не одухотворен поэзией восприятия. Вид из дома Тентеникова — один из красивейших в окрестностях; он поражает величественными красочными картинами природы даже Чичикова, приземленность духа которого не оставляет сомнений. Этот же пейзаж с удивительным равнодушием воспринимается хозяином, самим Тентениковым, человеком неглупым и образованным. Манилов, склонный к патетический экзальтации, мечтает построить дом с бельведером такой высоты, чтобы можно было видеть Москву, а вовсе не для любования окрестными видами (8, 29-30).

В теплый летний вечер, при луне или без нее приятными считались прогулки в саду или парке, по аллеям или тропинкам под развесистыми старыми липами со следами стрижки, столь любимой в елисаветинскую эпоху. Но любоваться природой можно было и из окон дома, при открытых створках, ощущая движение воздуха, насыщенного запахами сенокосов и пряных летних трав. Садики, цветники и палисадники разбивались перед окнами, чтобы наслаждаться ими, не выходя из дома. Окна могли выходить на огороды, это довольно банальный случай (9, 458; 10, т. 3, 290), или на лужок, на котором белились несколько кусков холста и полотен (16, 157).

Хозяйственный двор, обширные сады, господские службы, конюшни — это тоже виды из окон, достойные внимания не менее ландшафтных красот. Служебные постройки на территории усадьбы — сооружения, архитектурному облику которых уделялось при строительстве серьезное внимание. Фасады людской или конюшни, находящиеся на территории парадного двора, украшаются не хуже фасадов главного дома.

В городском доме парадные комнаты ориентировались на улицу не только для того, чтобы видеть более приглядную картину, чем двор, но и для представительности, чтобы показать парадную, лицевую сторону жизни дома. Жилые комнаты, детские, людские, девичьи, буфетные, гостевые, гувернерские, классные — неизменно ориентированы во двор, далеко не всегда парадный. Окна кабинетов ориентированы на хозяйственные постройки и дворы не потому, что в парадной анфиладе хозяину не нашлось комнаты. Рачительный хозяин наблюдает за порядком в хозяйственных делах, за течением налаженной дворовой трудовой жизни. Старик Обломов весь день проводит у окна — это рабочий день помещика. Он целое утро сидит у окна и неукоснительно наблюдает за всем, что делается во дворе (9, 105). Барыня наблюдает из окна за сельскохозяйственными работами и посылает человека, если ей что-нибудь не по душе. У нее под окнами разбит цветник, в котором играют две девочки, ее воспитанницы. На няньку надеяться нельзя: я вижу из окошка, что они делают (10, т. 3, 57). Люди чувствуют, что хозяйский глаз не оставляет их своим вниманием, и видимость порядка царит в поле зрения недремлющего ока господского дома — окна барской комнаты, из которого в любое мгновение может последовать грозный оклик.

В деревенской глуши каждодневное созерцание из окон картин природы и дворовой жизни часто вызывает зевоту, зато любое, даже малозначительное, на взгляд постороннего наблюдателя, событие вызывает бурю эмоций, неподдельный искренний интерес, несдержанное любопытство, будоражит воображение барчуков и неопрятных деревенских лакеев. Приезд ли тетушек погостить на зиму, сватовство ли соседнего помещика, неуклюжего толстяка, приехавшего с грузной и неповоротливой матушкой, или просто почтовая тройка, либо вид загулявшего поручика в видавшей виды кибитке — все это находит благодарную аудиторию за окнами барского дома. Сами господа не препятствуют зрелищным праздникам, порожденным скукой, проявляя не меньший интерес к происходящим событиям и переменам, которые, впрочем, жаловали не всегда и не везде, при всей широте раздольного русского гостеприимства: Вот день-то прошел, и слава Богу! — говорили обломовцы, ложась в постель, кряхтя и осеняя себя крестным знамением. — Прожили благополучно; дай Бог и завтра так! Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, Господи! (9, 112-113).

Если событие запланировано, то места у окон занимают заранее, задолго до предполагаемого появления ожидаемого транспорта. Самые выгодные зрительные места занимают барские дети — разумеется, у тех окон, откуда лучше всего видна подъездная дорога. С детьми, по вполне понятному праву, — няньки, кормилицы, дядьки, гувернеры и гувернантки. Места менее выгодные занимает население лакейской, а что остается, — там теснятся, сбиваясь в кучу, обитатели девичьей. Остальные дворовые, не загруженные срочной работой по дому, занимают позиции по всем углам обширного красного двора, они также видны из окон дома, как и мальчишки на деревьях и кровлях дворовых строений.

Окна-бездельники делят участь бессмысленного существования со своими хозяевами. Один барин круглый год, даже в сильные морозы, сидит, высунувшись в поднятую раму окна, созерцая серый унылый двор, на котором вряд ли произойдет что-нибудь интересное в ближайшие сто лет (2, 149). Другой (Тентеников), достойный предтеча Ильи Ильича Обломова, тоже глядит в окно целый день, не зная выходных и праздников — на двор, на дворню, на дворовую бесхитростную жизнь, в то время как в его доме, наверху, из надстройки, открывается один из красивейших видов среднерусского пейзажа.

Для ребенка, живущего в загородной усадьбе, каждое окно — захватывающая картина, непрерывный кинематограф сменяющих друг друга видов. В каждой комнате, чуть ли не в каждом окне были у меня замечены особенные предметы или места, по которым я производил наблюдения: из новой горницы, т.е. из нашей спальни, с одной стороны виднелись Челяевская гора, оголявшая постепенно свой крутой и круглый взлобок, с другой — часть реки давно растаявшего Бугуруслана с противоположным берегом; из гостиной чернели проталины на Кудринской горе, особенно около круглого родникового озера, в котором мочили коноплю; из зала стекленелась лужа воды, подтоплявшая грачовую рощу; из бабушкиной и тетушкиной горницы видно было гумно на высокой горе и множество сурчин по ней... (1, 210).

Состояние природы — один из наиболее существенных элементов описания, своеобразная деталь интерьера, то, что психологически может восприниматься в отрыве от событий или вещей реального мира, но в настоящий момент является наиболее важным. Это наступающее или наступившее утро, зарождающийся новый день, солнечный или пасмурный, но неизменно сменяющий собой сумрак ночного небытия, наступающий обычно неожиданно, вместе с пробуждением.

Или другое время дня, когда сумерки сгущаются и на смену им приходит слепая, темная ночь, готовая посинеть от приближающегося рассвета... (8, 172). В сумерках есть своя прелесть, свой мистический дар. Лунная ночь — особое состояние в интерьере, внушающее ощущение призрачной, неустойчивой и ирреальной действительности, а лунный пейзаж за окном — это даже не продолжение, а часть убранства интерьера.

Виды в окно рассматривались и в обратном направлении, т.е. с улицы, ибо парадный интерьер эпохи классицизма — это особый жанр прикладного искусства. Парадные комнаты — это зона, куда гость своего социального уровня может пройти без доклада. Парадная комната не закрыта для обозрения с улицы, это часть быта, которая на виду, это праздничная сторона жизни, всеобщее достояние, которое может стать предметом зависти или подражаний, порой беспомощных, — либо осуждения. Вон через улицу от нас яркими огнями горит огромный дом; толпы кружатся в великолепных его залах: но искренне ли веселее нас эти улыбающиеся лица (13, 100-101).

Другое дело — жилые комнаты. Их окна плотно задернуты непрозрачными драпировками, там идет жизнь, недоступная нескромному постороннему взгляду, там парадное веселье анфилады сменяется драматизмом сословных или семейных отношений. Кто хочет у нас радоваться на семейную жизнь, тот должен искать ее в гостиной, а в спальню не ходить, — писал Герцен, — мы не немцы, добросовестно счастливые во всех комнатах лет тридцать сряду (6, 195).

Сверстница Татьяны, героиня другого романа, любила наблюдать видовую панораму с галереи. Вокруг старинного дома обходит деревянная резной работы галдарейка, служащая вместо балкона; здесь, сидя за работой, Ольга часто забывала свое шитье и наблюдала синие странствующие барки с белыми парусами и разноцветными флюгерами... Песни крестьян, идущих с сенокоса, отдаленный колокольчик часто развлекали ее внимание: кто идет? купец, барин, почта? (14, 311).

Бельведер, пожалуй, единственное в доме неутилитарное помещение, несущее исключительно декоративную функцию. Он украшает дом, повышая центр его пространственной композиции и ориентирует на него перспективы усадебных дорожек и аллей. Но главным назначением бельведера являлось любование окрестными видами. Вид был очень хорош, но сверху вниз, с надстройки дома на отдаленьи был еще лучше. Равнодушно не мог выстоять на балконе гость и посетитель. От изумления у него захватывало дух, и он только вскрикивал: "Господи, как здесь хорошо!" ...Гость, стоявший на балконе, и после какого-нибудь двухчасового созерцания ничего другого не мог выговорить, как только; "Господи, как здесь просторно!" (8, 248-249).

Виды в интерьере — не исключительная привилегия окон. Комнаты насыщались ландшафтными композициями, стены и потолки покрывали художественными росписями. В городах, особенно больших, в каменном Петербурге, почти лишенном зелени, живописные пейзажи особенно уместны. Они не компенсируют недостатка в живой природе, но находиться в такой комнате приятно. Да и в загородной усадьбе, в доме, окруженном лесами Нечерноземья, где нет недостатка в художественно безупречных картинах живой природы, стены оживляют росписью. Здесь мог работать какой-нибудь крепостной доморощенный живописец, обучавшийся два года в Москве в третьесортной иконописной мастерской, едва успевший постичь некоторые несложные премудрости профессии, и наивные творения которого вполне потрафляют нетребовательному вкусу помещика.

Росписи могли занимать полностью стены от пола до потолка, и тогда раздольные панорамы окружали комнату, практически лишая ее стен, преодолевая искусственную преграду между камерным пространством жилья и природой, сохраняя на долгие зимние вечера тепло летнего солнца, цветение яблоневых садов и звенящие краски осенних рощ. Фантастический пейзаж с невообразимым конгломератом вымышленной и реальной флоры, живописные итальянские пейзажи, срисованные с иллюстраций из европейских нравоучительных романов, окружали и развлекали гостей в многочисленных гостиных барских домов. Сюжетами стенных росписей могли служить привычные и знакомые глазу окрестные пейзажи, порой даже парк, усадьба и тот господский дом, в интерьерах которого он изображен.

Ландшафтные панорамы могли распределяться по стенам отдельными живописными пятнами, нередко заполняя плоскости ложных окон, а то и дверей. При этом никто не боялся явного противоречия с тем, что было видно в соседних проемах, — графический градостроительный пейзаж с присущими ему атрибутами: красными и зелеными кровлями, пожарной каланчой, унылой будкой на углу с будошником, в теплую погоду сидящим снаружи, прислоня алебарду к давно не крашеной серой деревянной стене, тачая сапоги или куря трубку. В ложном проеме рядом написан пышный итальянский пейзаж: синее море, голубое небо, розовые скалы, свечи кипарисов и на переднем плане — дева с корзиной свежих фруктов.

На потолке можно было увидеть написанное в реалистической манере голубое небо с палевыми облаками, и все это, наряду с нарисованными карнизами, колоннами, пилястрами, галереями, уходящими далеко в перспективу, составляло систему живописных архитектурных обманок, которые, впрочем, никого не могли обмануть, кроме детей, поклонников волшебного иллюзорного мира, изображенного на стенах по ту сторону житейской реальности.

Помимо этого, по стенам почти во всех комнатах висели картины, гравюры, офорты, акварели, а в домах попроще — дешевые лубочные картинки; часть изображений составляли градостроительные пейзажи, но чаще — естественная, живая, умозрительно преобразованная природа, эстетический идеал человека эпохи позднего классицизма

Предметы прикладного искусства также украшались пейзажами, их можно увидеть и на табакерке, и на лаковой шкатулке, и на декоративной вазе, и на дне декоративной тарелки, и даже на вышитом кисете.

Природа, так щедро и изобильно окружавшая человека, была привнесена и в интерьер, который стал ее органическим продолжением, драгоценной рамой, организующей чтение картин окружающего пейзажа. Хочется верить, что у человека и сегодня не снижена острота восприятия прекрасного, и искусство введения картин живой природы не только в музейный, но и в современный жилой интерьер, не утратило своей актуальности.

ЛИТЕРАТУРА

1. С. Т. Аксаков. Детские годы Багрова-внука. М., 1962.

4. А. И. Герцен. Былое и думы. М, 1979.

5. А. И. Герцен. Доктор Крупов. — В кн.: Избранное. Л., 1972.

6. А. И. Герцен. Кто виноват? — В кн.: Избранное. Л., 1972.

9. И А. Гончаров. Обломов. М., 1969.

Базовой основой для разработки  настоящего раздела  является статья:  И.КИСЕЛЕВ. ЛАНДШАФТНЫЕ ВИДЫ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ. -в журнале. Новый журнал №217. Нью Йорк, 1999 г.

Íèêàêàÿ ÷àñòü ýòîãî ñàéòà íå ìîæåò áûòü âîñïðîèçâåäåíà áåç ïèñüìåííîãî ðàçðåøåíèÿ àâòîðà. Ññûëêè îáÿçàòåëüíû. 

MUSEUM - TRAVEL
PRESERVATION

Wallpaper - Gateways - Necropolis - Landscape

Splinters Home